По спине прокатился внезапный холодок. Мы правы, но нас горстка в мире, придётся какое-то время делать вид, что и мы как бы либералы и всякие там демократы.
Ладно, об этом потом, не до мерехлюндий, работы выше головы, пахать и пахать, не отвлекаясь, успеха добиваются только целеустремлённые и не обращающие внимания на соблазны.
Худерман сказал громко, вторгаясь в мои невесёлые мысли:
– Ну как вам змеиный супчик?
Невдалый с отвращением мешает большой деревянной ложкой в бульоне нечто вроде больших червяков, я узнал молодых змей, что недавно вылезли из яиц, должно быть вкусно, но пока вкусовые здесь не срабатывают, хотя можно и это ввести, мощности «Алкомы» позволяют.
– Выглядит классно, – ответил я. – Насчёт вкуса…
Невдалый вклинился:
– Есть три варианта!.. Два долгих, один быстрый, но с ограниченными возможностями…
– Хватаешь на лету, – похвалил я, – хоть и толстый, как два бегемота. Делай, если успеешь до релиза. Пожму руку перед строем.
Худерман преспокойно зачёрпывал супчик, свежий и горячий, судя по виду, обронил:
– А надо ли? Или в самом деле будем и в тавернах зависать, как в пивных барах?
– Почему нет? – возразил Невдалый. – От туристов не будет отбоя, если придумаем что-то особенное!
Худерман спросил с интересом:
– С энпээсами?.. Но сам же говорил, что всё не так, как на самом деле. Ты вот разговариваешь с энпээсом, он тебя слушает, смотрит в глаза, кивает, иногда спорит, но в самом ли деле он тебя видит?.. У него же программа для общения, и сам он тоже программа!
Я уточнил:
– Разве им не скопировали весь наш нелепейший аппарат, где половина от кистепёрых рыб, а остальное ещё от амёб и хламидомонады зелёной?
Худерман запнулся, ответил с некоторой неловкостью:
– Да, начали было…
Я насторожился.
– А потом?
– Притормозили, – ответил он с неохотой. – Возобладала точка зрения, что нужно делать их лучше, чем мы.
Я спросил строго:
– Кто сказал, что такое возможно?
Невдалый отвёл взгляд в сторону, Худерман ответил чуть увереннее:
– Да, создать выше человека пока невозможно, но самого человека можно очистить от реликтовости.
– Как? – спросил я. – Мы же реликты от и до, мы в постоянном поиске, что ещё захапать, кого нагнуть, кого подоминировать. Даже амёбы друг друга доминируют! Без этой милой, хоть и сволочной чёрточки нет вообще жизни, а не только человека с его закидонами!.. Так что эти очищенные боты вообще неизвестно что.
– Шеф! – сказал Худерман с мягким укором. – Разве милые интеллигентные люди не лучше хамов?
Я кивнул в сторону Невдалого:
– Это ему скажи. Тот ещё трамвайный Васька Буслаев, но какими идеями фонтанирует, с ума сойти!.. А психологи твердят, что одно с другим в сцепке. Убрать драчливость, уберётся и творчество. А ты против обинтеллигентливания общего уровня человеков?
Худерман ответил уклончиво:
– Я сейчас занимаюсь общим терраформированием. Все, что выше, – дело рук Господа!
– Господь занят, – ответил я. – Часть работ поручил нам.
Он весело ухмыльнулся.
– Ага, поручил! Нагло присвоили. Вообще-то, это в натуре человека. Прямо-таки зашито в ДНК.
– Всё, что делается, – напомнил Невдалый нравоучительно, – всё по Его воле. Так что молчи в тряпочку, безбожник! Инквизиции на тебя нет. Но ничего, скоро будет, к тому идём.
– Лучше старая добрая инквизиция, – сказал Худерман очень трезвым голосом, – чем то, во что нас вносит. Ещё пара недель такой жизни, пусть месяцев, и человечество гыкнется!
Я возразил:
– Ну и хрен с ним, как сказал один православный священник. Хотя он говорил про гусей, но разве мы не гуси? Зато мы, постчеловечники, захватим все кормовые участки!
– Это как?
– Под другим лейблом, – пояснил я. – Перестали же быть питекантропами? И даже кроманьонцами? И чё, мне нравится!
Худерман уставился на меня с таким отвращением, словно я мощно пёрднул при людях.
– В смысле, – спросил он медленно и с расстановкой, – как говорят недалёкие и не понимающие, о чём брякают, продолжим в телах на другой основе?.. Кремниевых или вообще, если некоторых как бы учёных послушать… Да вы хоть понимаете, куда тащите народ и всех человеков?
Я ответил с ленцой, чувствуя превосходство кроманьонской умности над неандертальской эмоциональностью:
– Кистепёрая рыба вряд ли понимала, какое великое дело творит, хотя кто её знает, однако сумела подняться на задние плавники и других воздела!
Он воззрился на меня с интересом.
– Это вы к чему?
– Сейчас, – пояснил я, – не все её потомки даже плавать умеют! И что, страдаем от такой потери? Зато ломаем и строим согласно её заветам и традициям триасового, или какой тогда был, периода. И всё гребём под себя. Уже на Марсе высадились, ищем сокровища марсиан и ожерелье Аэлиты. Такую преемственность уважать надо!
– Традиции разрушительны, – напомнил он. – Потомки кистепёрой сожрали мир!
Я взглянул на него с интересом.
– Теодор… вы так страстно ратуете за отказ от науки и техники… Как вас занесло в самую наукоёмкую область?.. Вы же сами сказали, что от нас, научников, зависит, быть человечеству или не быть?
Он вызверился на меня, как Кинг-Конг на Годзилу.
– Чего? Какое зависит? Угробим, как два пальца о стену!
Я переспросил:
– Тогда зачем?.. Где ваш митинг алармистов на Красной площади? Как тогда вы стали математиком номер один?
Он фыркнул.
– И не поучаствовать в великом Разрушении? Во мне спит Герострат вселенского масштаба!.. Понимаю Нерона, когда он поджёг Рим и слагал стихи, глядя на гибель города в исполинском пожаре! Рапсодия зла прекрасна, как Мэрилин Монро после жаркого секса с тремя арабами и одним немцем!..
Я подумал, кивнул.
– Тогда ваше рвение как бы вполне. Нужно сокрушить этот мир. Авось на обломках напишут наши имена. Идите и грешите дальше. Ваш отдел вроде бы отстаёт от минчиного?..
– Шли ноздря в ноздрю, – заверил он, – сейчас выдвигаемся, как и положено умным и красивым. И поедем, и помчимся на оленях в Север Крайний…
– И увидим, – сказал я в тон, – что бескрайний… хотя, как только закончим, край увидят все. В красивое время живём!.. Пожар Рима и Москвы – пустяки, весь мир красиво сгорит в сингулярности. А мы либо станем ещё красивее, либо вычеркнем себя вовсе. Заманчиво?
Он набычился, взглянул с подозрением.
– Ёрничаете? Или всерьёз?.. Это я рисковый, но вы человек скучный и нудный, потому и шеф. Вам такое даже думать непартийно.
– А вам?
– Мне можно всё, – заявил он с воодушевлением. – В коллективе всегда должен быть антагонист его идеям и даже этике. Это уже моё, а двоим в оппозиции тесно. И вообще я в детстве любил жечь костры!.. Или хотя бы мусор во дворе. Нерон и Ростопчин – это мои герои…
Невдалый, что всё это время молча хлебал змеиный супчик, посмотрел на него, на меня, сказал с нервным смешком:
– Иногда меня тоже, как и людей за стенами нашего замка из слоновой кости, напрягает, а что там, в недрах нашей «Алкомы»? А то вдруг по всем каналам запорхают мелкие лебедяшки?
Худерман ответил с ленцой:
– «Алкома» всего лишь гигантский арифмометр. Это я как понимающий её математик говорю. А разговоры, что обретёт сознание и… это уровень дураков и поэтов.
– А дураки весь мир, – услужливо подсказал Невдалый, – кроме нас, конечно. И поэтов всё больше, теперь жди беды.
Худерман посмотрел на него тамбовским волком.
– А когда было иначе?.. Но «Алкома» хоть и арифмометр, но продвинутый арифмометр. Очень. Насколько, никто не знает.
– А мы? – спросил Невдалый с обидой.
– Мы и так звучим гордо!
Я поднялся, придвинул к столу стул.
– Тогда ладно, все на выход! Нужно проверить ещё две локации.
Они то и дело забегают вперёд, демонстрируя, что моложе меня и бодрее, но в этом мире мы все такие, пусть у меня внешность человека зрелого, а у этих двоих фигуры молодых атлетов, где богатырский размах плеч и всякие там бицепсы-трицепсы.
